Мирон Матьё был одет во всё чёрное. Лицо бледнее обычного. Парализованный глаз смотрел на меня, пробирая до дрожи, а второй — блестел от ажиотажа. Мы спустились в трюмовую гондолу. — Подъём, твари, — закричал Мирон Матьё. — Убрать к чёрту пудру и бухло. Живее. Я не разбирался в титулах, но было странно видеть, как Мирон помыкал несчастными. Не мог не припомнить статью в музыкальном журнале, где Матьё назвали «величайшим гуманистом в истории». Подгоняемые пинками гуманиста, «скоты» разобрали