Мирон Матьё был одет во всё чёрное. Лицо бледнее обычного. Парализованный глаз смотрел на меня, пробирая до дрожи, а второй — блестел от ажиотажа.
Мы спустились в трюмовую гондолу.
— Подъём, твари, — закричал Мирон Матьё. — Убрать к чёрту пудру и бухло. Живее.
Я не разбирался в титулах, но было странно видеть, как Мирон помыкал несчастными. Не мог не припомнить статью в музыкальном журнале, где Матьё назвали «величайшим гуманистом в истории».
Подгоняемые пинками гуманиста, «скоты» разобрали коробки с аппаратурой. Инфетки в белых трусиках самоотверженно тащили усилители, а инфеты помогали тянуть провода. Ряженные в выживанцев модники собирали стойки под динамики. Генриетта, избегая встречаться со мной взглядом, носила за контрабасистом ворох микрофонов, устанавливая в указанных местах.
Мимо прошёл Димон. У него лицо мертвеца, а волосы — седые от налёта пудры.
За полчаса трюмовая гондола превратилась в звукостудию. Челядь разбежалась по углам. Вжавшись в стены, замерли, стараясь не дышать. Мирон и музыканты прошли в центр. Взялись за инструменты.
Мирон сосредоточенно уставился мёртвым глазом вдаль.
У меня захватило дыхание от торжественности. Подумать только, новый шлягер Мирона будет рождён на моём аэронефе!
https://author.today/reader/89125/701749
